Никита ищет выход

Глава 8

— Охо-хо! Да тобой можно всю квартиру освещать, даже помощь Егора не нужна, — засмеялся Оскар. И ушёл на кухню за льдом. Никита снимал в коридоре ботинки и рукой машинально прикрывал лицо: под правым глазом у него красовался розово-красный кровоподтёк, обещающий превратиться в большой синяк.
— Глаз цел? — спросил Дима.
Никита кивнул: веко уже опухло, но со зрением вроде всё было в порядке.
— И что с тобой случилось? Кто тебя так? — Егор взял брата за подбородок, чтобы разглядеть его лицо.
— Да я их сам… тоже того. Одноклассники.
— За что? — Егор сложил замороженные сосиски в пакет и укутал вафельным полотенцем.
— Они… в общем, обзывались. Но не меня обзывали, а Катю, девочку. А я им сказал извиниться.
Максим отрезал Никите кусок осетинского пирога и протянул руку, просияв, как всегда. Никита пожал протянутую ладонь и скрутился на диване с тарелкой.
— Мужик, — похвалил его Дима. — Синяк — это ничего. Пройдёт. Катя хоть симпатичная?
— Да нет… плюшка. Но обзываться не надо.
Полотенце с сосисками замораживало скулу и бровь, под носом дымился пирог с сыром, Никита осматривал кухню и думал, куда бы спрятать виноватый взгляд. Ведь он соврал: никто Катю не обзывал, да и не было у него одноклассницы Кати. Врезали ему после уроков в туалете. Но не за девочку, а за то, что он соврал. Класс собирался ехать в Суздаль на каникулы, учительница стала собирать группу и деньги, а Никита сказал, что не поедет, потому что папа везёт их в Грузию. Как весь класс ездил в прошлом году… Одноклассники Никиты сперва посмеялись, а после решили в туалете выяснить, в какую такую Грузию он едет. И, поймав мальчика на вранье, ткнули его лицом в дверь, а после припечатали кулаком. «Чтобы не врал больше, путешественник», — пробасил Митя, самый главный «борец за справедливость» в классе, и вышел из туалета.

На холодильнике всё так же висел «Кодекс героев». Смотрел на Никиту и, кажется, хмурил брови-строчки. «Герои» и «Грузия» — эти слова были чем-то между собой похожи, думал мальчик, через силу кусая осетинский пирог: есть ему совсем не хотелось.
Он вдруг вспомнил слова психолога из фонда, устраивающего его в семью: «Когда тебе плохо, постарайся подумать, что может тебе помочь». Никита подумал и, отставив тарелку с пирогом, пошёл к коробке с записками. Братья разошлись по комнатам, поэтому никто не мог заглянуть ему через плечо и подсмотреть, что такое он там пишет. Ручка скрипела по бумаге долго (и быстро), Никита будто сочинение по литературе написал и, не перечитывая, сложил записку пополам и бросил в бокс. Ему вроде бы полегчало. Только глаз, конечно, не проходил.

«Очень важно — начать. А потом ещё неделю начинать и начинать, снова и снова, пока не привыкнешь.»

В комнате Максим построил замок из кубиков в своём углу. Он предложил Никите поиграть с ним, а Егор — помочь с уроками. Но Никите не хотелось делать домашку и вообще думать о том, как завтра он снова окажется в школе. Папа, придя домой — поздно, позже, чем обычно, уставший и задумчивый, — сразу собрался спать. Насчёт фингала Никиты сказал только, что и у супергероев бывают дела и без суперсилы.
Никита думал, как быть с враньём — школьным и домашним, искал удобное положение на подушке и примеривался к позе: надо было уснуть и не ткнуться подбитым глазом. Но наутро всё само собой решилось: папе позвонила классная руководитель и рассказала о драке. О том, как это случилось на самом деле.
— Превентивные меры, — кивал папа и смотрел на Никиту внимательно. — Да, Карина Артуровна, спасибо вам. Да, привезу.
Егор тоже глянул на Никиту — нахмурившись, но промолчал. Лишь Максим спросил, что случилось, и когда папа щёлкнул его по любопытному носу, пообещал к вечеру устроить снегопад.
— Давай лучше с обеда? Чтобы суп был вкуснее, — улыбнулся папа и подтолкнул Никиту к двери.
Они ехали в лифте молча, молча сели в машину. С ними ехал ещё и Оскар, его надо было отвезти в поликлинику — сдать анализы. Он тоже всё время молчал, объяснив, что «нет желания разговаривать натощак». Когда брат выбрался из машины и скрылся за калиткой, папа глянул на Никиту через зеркало заднего вида и попросил «рассказать всё как есть».
— Я не защищал девочку.
— Это я понял. А что случилось на самом деле с одноклассниками и зачем соврал?
— Меня один стукнул, потому что я… сказал, что не поеду в Суздаль.
— Ага. А почему ты не поедешь в Суздаль? И тебя правда ударили за это?
Никита молчал. Он не мог сказать папе правду. Тогда пришлось бы признаться в том, что он часто врёт, что его за это в школе всегда обзывают, что он стесняется своей жизни и напридумывал всякого о новой семье. Не только о Грузии.
— Вижу, что тебе тяжело. Но это снежный ком, Никита. Чем дальше катится, тем больше становится. Лучше рассказать сейчас. Я расстроен из-за случившегося, но не умру и переживу правду. — Папа засмеялся.
Машина как раз подъехала к школе, он повернулся к мальчику и уже не через зеркало, а глаза в глаза посмотрел на сына.
— Со всеми бывает всякое. Нам непросто. Но чтобы справиться с трудностями и иногда с самим собой, надо говорить то, что думаешь, и как есть на самом деле.
— Я написал всё в записке. Кинул в бокс.
— Это ты хорошо сделал. Полегчало?
— Чуть-чуть.
— Но теперь нужно и мне рассказать, иначе я не знаю, к чему готовиться в школе. А мы ведь команда. Давай, как прыжок в бассейн: зажми нос и выкладывай.

…Пока Никита шёл с папой по коридору, его лицо перестало гореть от стыда. Хотя всё ещё и было противно от самого себя. Но как папа и сказал — стоило прыгнуть, и дальше история сама себя как-то рассказала. В машине их никто не слышал, отец кивал, даже записал что-то и после паузы позвал мальчика «с вещами на выход». Говорили они и о Карине Артуровне, и о собаке, которую вот-вот планировали взять, и о том, что старший брат уезжает учиться в Германию, а ещё о том, что у Никиты теперь есть бабушка в Петербурге. Папа даже заметил, что с такой фантазией от сына надо ждать пятёрок по литературе, хотя больше хмыкал, чем смеялся. Никита боялся, что теперь его вернут в детский дом за враньё и драку, а ещё — что в школе его засмеют. Но папа Игорь выглядел круче других отцов: спортивный, спокойный, на машине. Он шёл по коридору, здоровался с учителями, улыбался детям и держал Никиту за плечо, очень крепко. Карина Артуровна ушла поговорить с ним в рекреацию, а Никита сел за парту и опустил голову: в классе он был первым.
Когда в дверном проёме появились Митя и его верная шестёрка Серёжа, Никита отвернулся к окну. Оказаться с ними один на один в классе было неприятно. Но по лицам одноклассников он понял, что те уже успели познакомиться с его папой: тоже отвели глаза и тихо сели на свои места. Отец написал: «Выйди-ка в коридор».
Никита вышел. Папа стоял у подоконника с Кариной Артуровной и кивал, рассматривая что-то в классном журнале.
— Спасибо, что рассказали, — сдвинув брови, закончил он.
Карина Артуровна, как думал Никита, его не очень любила. И только ждала повода испортить ему жизнь. Поэтому сейчас наверняка она вывалила отцу всё самое плохое, что придумала или узнала о нём за два года.
Отец кивнул Никите и сказал, что вечером они всё обсудят. Никита, как раненое животное, уполз назад в кабинет. Глаз снова сильно заболел. Ему хотелось сквозь землю провалиться, исчезнуть, уничтожиться. В детском доме так трудно ему не бывало: там не было братьев с невероятными способностями, крутого папы и проблем с одноклассниками, которые теперь ещё больше хотели его унизить.
Шагая по бульвару, он вспомнил историю парня из детского дома, который сам сбежал от родителей и вернулся в «детский». Когда о случившемся рассказывали воспитатели, Никита подумал, что этот парень — дурак. А теперь он его очень хорошо понимал…
Но возвращаться в детдом Никита не хотел. Он решил, что лучше уйдёт из дома совсем — чтобы и в школу не ходить. «Так будет проще… Так будет проще… Так и начну записку, которую повешу на холодильнике рядом с «Кодексом героя», — решил Никита и буквально побежал домой.
Он пришёл раньше всех — знал, что братья будут на занятиях и тренировках, а Максим с папой, — поэтому смело складывал в рюкзак сосиски, хлеб и яблоки: на первые пару дней. Записку он уже написал, но оставил пока на столе:

«Я ухожу. В этом никто не виноват, вам будет лучше без меня.
Простите.

Никита»

Получилось короче, чем для коробки с тревогами, но открывать её и доставать оттуда записку было долго. Ещё и вопрос насчёт денег стоял остро: в копилке у Никиты их было немного. А банковская карта, которую мальчику только завёл папа, привязана к общему счету. «Вот отключит папа меня от него, и тогда…» — подумал он и ехидно, кисло сам себе улыбнулся, скручивая носки: как всё же непросто и не так уж весело убегать из дома. Это не в окно вылезти, как в кино… И всё же Никита пересчитал свои накопления: хватило бы на неделю, если есть немного и ходить пешком. Но он хорошо помнил, где лежат деньги Егора, Максимки и папы.
Стоя перед холодильником и бессмысленно глядя на «Кодекс», он пытался решиться на воровство. Понимая, что взять деньги — это не свитер надеть, это совсем подло. Ответа на вопрос, брать или не брать, у Никиты не было, зато то ли от страха, то ли от нежелания думать о преступлении, ему очень захотелось есть. Никита сжал покрепче носки и сунул их в сумку. И в каком-то сладком забытье, как много раз случалось с ним в детском доме на праздниках, накинулся на еду. В холодильнике как раз нашлись холодный осетинский пирог и ещё не тронутый курник. Тут-то его и застали Оскар и Дима, зашедшие в квартиру тихо и незаметно. Рюкзак с «припасами» стоял на стуле, распахнув пасть, записка лежала на столе, призывая её прочесть, а братья молча рассматривали Никиту, усыпанного комочками картофеля и «перьями» куриного мяса.
Он ещё мог рвануться и выбежать из квартиры, хоть и босиком и совсем без денег, вещей и еды… Но Дима предупреждающе шагнул к дверному проёму. И очень спокойно попросил Оскара поставить чайник.
Чайник быстро закипел и начал обдавать паром шкафчик над раковиной, тикали часы. Никита проглотил комок теста с курицей и закрыл холодильник, а в прихожей появились папа с Максимом. Оглядев сыновей, рюкзак и записку, он движением головы придвинул к себе стул и подсунул его под Никиту — тот буквально упал на сиденье.
— Ну… куда собрался? — спросил отец.
Оскар, Дима и Максим переглянулись: папа кивком открыл двери в их комнаты, и те молча ушли. Никита опустил глаза в пол. За окном мигала гирлянда дома напротив, на их кухонном столе бился в припадке неваляшка-снеговичок, а ему хотелось провалиться под землю. И вдруг… вокруг всё потемнело.

Никита не понял, что случилось, но когда открыл глаза и сморгнул темноту (сперва перед глазами плыли круги), он понял, что оказался в своём детском доме. Он сидел на диване в коридоре у кабинета директора, перед ним тикали восьмигранные настенные часы, из окна дуло в шею. Только он — в домашних тапочках, а за окном прекратился снегопад и просто проступила ночь.
Его ещё никто не успел увидеть: из актового зала доносились звуки репетиции концерта. Он попытался встать, но тело не слушалось. Встать мальчик смог с третьей попытки, заодно ущипнув себя. Вслед за щипком завибрировал телефон в кармане.
— Так, и куда ты делся? — чуть нервно, но скорее со смехом спросил его папа.
— Я… я… — мямлил Никита.
— Ловко ты, даже без рюкзака. Ну что, поздравляю! Скажи только, что ты не в Грузии.
— Я… в детском доме… Моём.
— Вообще, когда я шёл домой, хотел тебе сказать: пожалуйста, не волнуйся. И сейчас звонил и думал тебя успокоить, но… Ты не пропадёшь, парень. Только теперь придётся поработать над твоей силой. Выезжаю за тобой. Спрячься пока в туалете, что ли. Как приеду — напишу, чтобы ты вышел… Ботинки твои взять или в тапочках прогуляешься? И — там есть запасной выход?
Никита не помнил.
— А если я сейчас попробую… сам вернуться? — предложил мальчик, хотя и не знал, как это делать.
— Не надо сейчас. Кто его знает, куда тебя унесёт? Жди. — И папа повесил трубку.